Its only forerunner was Charles Tomlinson's slim volume of 1960. This contained poems of great distinc..
Есть же одно лицо, один образ, поднявшийся над войной, который вечно будет сверкать красотою и мужеством! Опершись на палку, склонившись к нему, я слушал, впивая в себ..
Есть у них игры в часы отдохновения, игры, полезные для души или тела. Женатые и замужние ходят в платьи, отличном от платья холостых и девушек...
Развенчание романтики военной службы (по повести «Поединок»)
Александр Иванович Куприн — честный и самоотверженный художник, патриот России. В своих критических произведениях писатель старался показать “язвы” современного общества для быстрейшего их лечения. Повесть “Поединок”, напечатанная в 1905 году, в разгар русско-японской войны, объясняла причины поражения России в этой войне. Писатель с болью и горечью показывает бессмысленную муштру и жестокость, царящие в царской армии, и небоеспособную, вследствие этого, армию, разложившееся офицерство, забитых солдат. Глазами героя повести Юрия Алексеевича Ромашова дана картина занятий на плацу, когда “...переборщат, задергают солдата, замучат, затуркают, а на смотру он будет стоять как пень...” Но и офицеры не видят толку в ежедневных изнурительных занятиях на плацу, сопровождающихся криком и зуботычинами офицеров. Такие занятия рождают только одно желание — поскорее закончить их и забыться в пьяном угаре. Мечты Ромашова об образовании, академии — лишь фантазии, которым не суждено превратиться в реальность. “Глупости! Вся жизнь передо мной! — думал Ромашов, и, в увлечении своими мыслями, он зашагал бодрее и задышал глубже.— Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию... Труд! О, трудом можно сделать все, что захочешь. Взять только себя в руки”. Просто осуществимое в мечтах дело становится в реальности недостижимым. Юрий Алексеевич бесплодный мечтатель, идеалист, который рукой не пошевелит ради достижения тех прекрасных планов, которые он строит бесконечно в своем воображении. Любовь к Шурочке Николаевой — Александре Петровне — единственное светлое ощущение его серой и беспросветной жизни в гарнизоне. Ромашов понимает, что поступает подло, ухаживая за женой сослуживца, но это сильнее его. Юрий Алексеевич, по обыкновению, строит воздушные замки и на тему “любви”. Но чем пышнее и необузданней его фантазия, тем ничтожнее герой. И он сам, и читатели понимают, что герой уходит в мир иллюзий из-за беспомощности и страха перед жизнью. Он не способен изменить свою жизнь, а лишь “плывет по течению”, надрывая душу себе бесплодными мечтами. Герой не лишен благородства, сострадания к слабым и униженным солдатам. Но это сострадание “приятеля по несчастью” к такому же, как и он сам. Пьяный Казанский объясняет Ромашову то, что тот подспудно всегда сам знал и чувствовал: “Почему я служу? ...Потому что мне с детства твердили и теперь все кругом говорят, что самое главное в жизни — это служить и быть сытым и хорошо одетым. И вот я делаю вещи, к которым у меня совершенно не лежит душа, исполняю ради животного страха жизни приказания, которые порой мне кажутся жестокими, а порой бессмысленными...” Время запоя Назанский называет “временем свободы”. Любя Шурочку, Ромашов понимает, что эта любовь от безысходности. Эта женщина способна на любую подлость. Ради своих честолюбивых целей она перешагнула через Казанского, через Ромашова... Кто следующий? Так постепенно повесть, написанная, казалось бы, на армейскую тему, перерастает узкие рамки, затрагивая общечеловеческие проблемы. Демократическая общественность и критика, приветствуя “Поединок”, стремилась прежде всего раскрыть его революционный смысл. “Военное сословие — лишь часть огромного бюрократического сословия, заполонившего русскую землю...” При чтении повести “вы начинаете интенсивно ощущать гнет окружающей жизни и искать из нее выхода”,— писал “Вестник и библиотека самообразования” за 1905 год. Но феномен повести состоит в том, что она не утеряла своего значения и в наши дни, как бы ни было это печально признать.
Источник:http://www.litra.ru/
Тем временем:
... Несущая поверхность увеличена, так что новая конструкция размещается свободно; защелка скользит поперек дверной рамы, закрывается и открывается в одно касание, но держит дверцу как тисками. Картинка плавала передо мной в утреннем полумраке, пока я не понял ее, а затем растаяла. Никакого изображения перед глазами, никакой унизительной задачи, ничего. Пустой воздух. Меня не надо было пришпоривать. Я схватил огрызок карандаша с тумбочки и быстро начертил эскиз нового устройства. Будет работать? Конечно будет! Почему завод, выпустивший Пайпер Каб, не разработал такой защелки еще в 1939 году? Через несколько часов приспособление было готово: латунный корпус защелки аккуратно просверлен, небольшие разжимающие винты подогнаны по длине и крепко ввинчены в несущую поверхность ребра на крыле. Я вытолкал аэроплан из ангара, поднял его в воздух и спикировал. Скорость достигла 110 миль в час. Дверца не шелохнулась, словно была приварена к крылу. Никакая я не бездарность. Я гениальный конструктор. Меня распирало нетерпение. Я приземлился рядом с первым увиденным Кабом, осмотрел его жалкую защелку и вздохнул: "Какая дрянь", так, чтобы слышал пилот; и пилот прекрасно понимал, о какой дряни идет речь, он бы и сам отдал пару лучших летных перчаток за надежную защелку. На том и закончилось. Со временем мое счастье по поводу защелки перелилось в общий поток счастья, но в тот день я не мог бы забыть о ней, даже если бы очень старался. Не прошло и месяца, как история повторилась. Видимо, я не очень хорошо затянул крышку масляного бака. Я летел высоко над лесом, когда вдруг ощутил толчок и внезапный небольшой провал самолета. Одновременно я заметил через открытую дверь пролетавшую мимо канарейку. "Странно, -- пробормотал я, оглядываясь на удаляющееся желтое пятнышко, -- зачем канарейка забралась на такую высоту, да еще в таком безлюдном районе?" Я решил, что, наверное, она вырвалась из клетки и на радостях носится невесть где, разминает крылья...
