...
"Да зачем же обличительные литераторы дурно рассказывают, зачем их
повести похожи на дело?" Это может относиться к лицам, а не к
направлению. Тот, кто дурно и скучно передает слезы крестьянина,
неистовство помещика и воровство полиции, тот, будьте уверены, еще
хуже расскажет, как златокудрая дева, зачерпнувши воды в бассейне,
облилась, а черноокий юноша, видя быстротекущую влагу, жалел, что
она не течет по его сердцу.
В "обличительной литературе" были превосходные вещи. Вы воображаете,
что все рассказы Щедрина и некоторые другие так и можно теперь гулом
бросить с "Обломовым" на шее в воду? Слишком роскошничаете, господа! .
Вам оттого не жаль этих статей, что мир, о котором они пишут, чужд
вам; он вас интересовал только потому, что об нем запрещали писать.
Столичные растения, вы вытянулись между Грязной и Мойкой, за
городской чертой для вас начинаются чужие края. Суровая картина
какого-нибудь "Перевоза", с телегами в грязи, с разоренными
мужиками, смотрящими с отчаянием на паром и ждущими день, и другой,
и третий, вас не может столько занять, как длинная Одиссея
какой-нибудь полузаглохшей, делящейся натуры^5 <#5> , которая
тянется, соловеет, рассыпается в одни бессмысленные подробности. Вы
готовы сидеть за микроскопом и разбирать этот гной (лишь бы не с
патологической целью это противно чистоте искусства, искусство
должно быть бесполезно, иногда может быть немного вредно, но подлая
утилитарность его убивает)-это возбуждает вам нервы. Мы, совсем
напротив, без зевоты и отвращения не можем следить за
физиологическими описаниями каких-то невских мокриц, переживших тот
героический период свой, в котором их предки - чего нет - были
Онегины и Печорины.
И сверх того, Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали
действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни...
|
