«Колесо времени»

В обычной жизни был он уж очень неказист, такая
распрорусская лупетка, и нос картофелем. Но во время урагана,
когда вокруг рев, грохот, крики, стоны, ужас, близкое дыхание
смерти... когда он держал в своих руках жизнь и волю сотен
человек -- что за прекрасное, что за вдохновенное было у него
лицо!
Но в сторону беллетристику. Скажу просто, что этот
суперкарго был красив совершенной итальянской, вернее даже,
римской красотой. Круглая римская голова, античный * профиль,
великолепного рисунка рот. Его волнистые бронзовые волосы
выгорели и пожелтели на концах. Лицо так сильно загорело, что
стало, как у мулата, кофейным. И большие блестящие голубые
глаза. Ах, знаешь, никогда мне не нравилось, если на смуглом
фоне лица -- светло-голубые глаза; в этой комбинации какая-то
жесткость и внутренняя пустота. Ну, вот, как хочешь, не верю и
не верю я таким лицам...
Я наклонился, целуя, по русскому, довольно-таки нелепому
обычаю, руку у дамы, и тотчас же, не глядя, почувствовал на
своей спине враждебный взгляд моряка.
Она сказала:
-- Познакомьтесь, господа.
Стоя, я уже готовился протянуть руку, но сразу сдержался.
Суперкарго, не вставая, тянул руку как-то боком ко мне, что,
конечно, можно было принять за невежество или небрежность. Я
кивнул головой и сел.
Разговор за столом еле-еле вязался. Говорили о погоде, о
Марсели, о кораблях. Я заказал себе вермут с касиссом. Дама
спросила тот же аперитив. Суперкарго вдруг повернулся ко мне.
-- Вы, кажется, иностранец, мсье, если я не ошибаюсь,--
сказал он и слегка прищурил голубые глаза.
Я ответил сухо:
-- Мне кажется, что мы все здесь в Марсели иностранцы?
-- А не могу ли я спросить, какой нации мсье?
Тон его был нагл. Жестокость взгляда и очень плохое
французское произношение усиливали мою антипатию к нему. Во мне
закипало раздражение, и в то же время я чувствовал себя очень
неловко. Ох, не терплю я таких трио, когда около хорошенькой
женщины двое мужчин оскаливают друг на друга клыки и готовы
зарычать, как ревнивые кобели, простите за грубое сравнение. Но
я еще не терял самообладания. Я ответил, по возможности,
спокойно:
-- Я русский.
Он искусственно засмеялся.
-- А-а, русский...
-- Я из той великой России, где образованные люди знали,
что такое обыкновенная вежливость.
Он сказал с деланной балаганной надменностью:
-- И вы, вероятно, дали бы мне маленький урок этой
вежливости, если бы у вас хватило на это смелости? Вы, русские,
известные храбрецы. Вы это блестяще доказали, бросив во время
войны своих союзников.
Тут я должен, кстати, сказать об одном моем свойстве,
вернее, об одном органическом пороке.