«Дознание»

А сознаешься - все-таки не так. И я за тебя
попрошу. Честное слово, уж я тебе говорю, что просить буду за тебя.
Понимаешь, одно слово - аллах.
Опять в комнате сделалось тихо, и только часы стучали с настойчивым и
скучным однообразием.
- Ну, Байгузин, я же тебя как человек прошу. Ну, просто, как человек, а
не как начальник. Начальник йок. Понимаешь? У тебя отец-то есть? А? Может
быть, и инай есть? - прибавил он, вспомнив случайно, что по-татарски мать
- инай.
Татарин молчал. Козловский прошелся по комнате, перетянул кверху гирьки
часов и затем, подойдя к окну, стал глядеть с тоскливым сердцем в холодную
темноту осенней ночи.
И вдруг он вздрогнул, услышав сзади себя хриплый и тонкий голос:
- Инай есть.
Козловский быстро обернулся. Он как раз в это время думал, что и у него
есть инай, милая старушка инай, от которой он отделен пространством в
полторы тысячи верст. Он вспомнил, что, в сущности, без нее он был совсем
одинок в этом крае, где говорят ломаным русским языком и где он всегда
чувствовал себя чужим; вспомнил ее теплую, ласковую и нежную заботу;
вспомнил, что иногда, увлекаемый шумной, подчас безалаберной жизнью, он
позабывал в продолжение месяцев отвечать на ее длинные, обстоятельные и
нежные письма, в которых она неизменно поручала его покровительству царицы
небесной.
Между подпоручиком и молчаливым татарином вдруг возникла тонкая и
нежная связь. Козловский решительно подошел к солдату и положил ему обе
руки на плечи.
- Ну, послушай, голубчик, говори правду, украл ты или не украл эти
голенища?
Байгузин потянул носом и повторил, точно эхо:
- Украл голенища.
- И тридцать семь копеек украл?
- Тридцать семь копеек украл.
Подпоручик вздохнул и опять зашагал по комнате. Теперь он уже сожалел,
что начал разговор про "инай" и довел Байгузина до сознания. Раньше, по
крайней мере, хоть не было ни одной прямой улики.
"Ну, околачивался он в казарме, и что же из того, что околачивался? И
никто бы ничего не мог доказать. А теперь уж по одному чувству долга
приходится его сознание записать. Да полно, долг ли это? А может быть,
долг-то мой теперь в том и состоит, чтобы этого сознания не записывать?
Ведь проникло же ему в душу какое-то хорошее чувство и даже, вероятнее
всего, раскаяние. А его, как рецидивиста, уж непременно, непременно
высекут. Разве это поможет? Вот и "инай" у него тоже есть. И кроме того,
долг - ведь это "тягучее понятие", как говорит капитан Греббер. Ну, а если
его еще раз будут допрашивать? Не могу же я входить с ним в соглашение,
учить его обманывать начальство. И для какого черта только я про эту
"инай" вспомнил! Ах ты, бедняга, бедняга!. Я же тебе своим сочувствием
беды наделал".
Козловский приказал татарину отправиться в казармы и прийти завтра
ранним утром.