«Дознание»

..
Байгузин по-прежнему, понурясь, стоял между двумя конвойными и лишь
изредка обводил безучастным взглядом ряды солдат. Видно было, что он ни
слова не слыхал из того, что читалось, да и вряд ли хорошо сознавал, за
что его собираются наказывать. Один раз только он шевельнулся, потянул
носом и утерся рукавом шинели.
Козловский также не вникал в смысл приговора и вдруг вздрогнул, услышав
свою фамилию. Это было в том месте, где говорилось о его дознании. Он
сразу испытал такое чувство, как будто бы все мгновенно повернули к нему
головы и тотчас же отвернулись. Его сердце испуганно забилось. Но это ему
только показалось, потому что, кроме него, фамилии никто не расслышал, и
все одинаково равнодушно слушали, как адъютант однообразно и быстро
отбарабанивал приговор. Адъютант кончил на том, что Байгузин
приговаривается к наказанию розгами в размере ста ударов.
Батальонный командир скомандовал: "К ноге!" - и сделал знак головою
доктору, который боязливо и вопросительно выглядывал из-за рядов. Доктор,
молодой и серьезный человек, первый раз в жизни присутствовал при
экзекуции. Теряясь и чувствуя себя точно связанным под сотнями уставленных
на него глаз, он неловко вышел на середину батальона, бледный, с дрожащею
нижнею челюстью. Когда Байгузину приказали раздеться, татарин не сразу
понял, и только когда ему повторили еще раз и показали знаками, что надо
сделать, он медленно, неумелыми движениями расстегнул шинель и мундир.
Доктор, избегая глядеть ему в глаза, с выражением брезгливого ужаса на
лице, выслушал сердце и пульс и пожал в недоумении плечами. Он не заметил
даже малейших следов обычного в этих случаях волнения. Очевидно было, что
или Байгузин не понимал того, что с ним хотят делать, или его темный мозг
и крепкие нервы не могли проникнуться ни стыдом, ни трусостью.
Доктор сказал несколько слов на ухо батальонному командиру и быстро,
тем же неловким шагом ушел за строй. Откуда-то выскочили человек пять
солдат и окружили Байгузина. Один из них, барабанщик, остался в стороне и,
подняв кверху правую руку с палкой, глядел выжидательно на батальонного
командира.
Татарин стал снимать шинель, но делал это очень медленно, так что
выскочившие люди принуждены были помочь ему. Некоторое время он колебался,
не зная, что делать с этой шинелью, наконец постлал ее аккуратно на землю
и начал раздеваться. Тело у него было черное и до странного худое. У
Козловского мелькнула мысль, что татарину, должно быть, очень холодно, и
от этой мысли офицер задрожал еще сильнее.
Татарин стоял неподвижно. Хлопотавшие вокруг него солдаты стали ему
показывать, что надо ложиться. Он медленно, неловко опустился на колени,
касаясь руками земли, и лег на разостланную шинель. Один солдат, присев на
корточки, стал держать его голову, другой сел ему на ноги.