- Ну есть же все-таки и добрые люди на свете. - На кладбищах, между родителей, может быть, есть и добрые; ну, только проку-то по них мало; а что уж из живой-то и..
Что за торпеду ты подсунула нам под язычок? И откуда здесь лазерные лучи, вон те, что режут на куски слои жидкого воздуха? И кто запускает столитровые бутылки шампанского, эти вот, что свищут у нас над головами?..
Во всяком случае, грамматики начинали прежде всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на возвышениях наблюдать битву. Потом вступала фило..
Вы читаете «Штабс-капитан Рыбников», страница 2 (прочитано 4%)
Александр Куприн
Но - сто чертей! - проклятая нога не хочет заживать... Вообразите себе - нагноение! Да вот, посмотрите сами. - И он ставил больную ногу на стул и уже с готовностью засучивал кверху панталоны, но всякий раз его останавливали с брезгливой и сострадательной стыдливостью. Его суетливая и нервная развязность, его запуганность, странно граничившая с наглостью, его глупость и привязчивое, праздное любопытство выводили из себя людей, занятых важной и страшно ответственной бумажной работой. Напрасно ему объясняли со всевозможной кротостью, что он обращается в неподлежащее место, что ему надобно направиться туда-то, что следует представить такие-то и такие-то бумаги, что его известят о результате, - он ничего, решительно ничего не понимал. Но и очень сердиться на него было невозможно: так он был беззащитен, пуглив и наивен и, если его с досадой обрывали, он только улыбался, обнажая десны с идиотским видом, торопливо и многократно кланялся и потирал смущенно руки. Или вдруг произносил заискивающим хриплым голосом: - Пожалуйста... не одолжите ли папиросочку? Смерть покурить хочется, а папирос купить не на что. Яко наг, яко благ... Бедность, как говорится, не порок, но большое свинство. Этим он обезоруживал самых придирчивых и мрачных чиновников. Ему давали папироску и позволяли присесть у краешка стола. Против воли и, конечно, небрежно ему даже отвечали на его назойливые расспросы о течении поенных событий. Было, впрочем, много трогательного, детски искреннего в том болезненном любопытстве, с которым этот несчастный, замурзанный, обнищавший раненый армеец следит за войной. Просто-напросто, по-человечеству, хотелось его успокоить, осведомить и ободрить, и оттого с ним говорили откровеннее, чем с другими. Интерес его ко всему, что касалось русско-японских событий, простирался до того, что в то время, когда для него наводили какую-нибудь путаную деловую справку, он слонялся из комнаты в комнату, от стола к столу, и как только улавливал где-нибудь два слова о войне, то сейчас же подходил и прислушивался с своей обычной напряженной и глуповатой улыбкой. Когда он наконец уходил, то оставлял по себе вместе с чувством облегчения какое-то смутное, тяжелое и тревожное сожаление. Нередко чистенькие, выхоленные штабные офицеры говорили о нем с благородной горечью: - И это русские офицеры! Посмотрите на этот тип. Ну, разве не ясно, почему мы проигрываем сражение за сражением? Тупость, бестолковость, полное отсутствие чувства собственного достоинства... Бедная Россия!.. В эти хлопотливые дни штабс-капитан Рыбников нанял себе номер в грязноватой гостинице близ вокзала. Хотя при нем и был собственный паспорт запасного офицера, но он почему-то нашел нужным заявить, что его бумаги находятся пока в комендантском управлении.
... Solo entonces, fatigado de toda una noche de monotono trabajo periodistico, me era posible dedicarme a la labor creadora del novelista. Bajo la luz violacea del amanecer o al resplandor juvenil de un sol recien nacido fui escribiendo los diez capitulos de mi novela. Nunca he trabajado con tanto cansancio fisico y un entusiasmo tan reconcentrado y tenaz. Al relato primitivo le quite su titulo de Venganza moruna, empleandolo luego en otro de mis cuentos. Me parecio mejor dar a la nueva novela su nombre actual: La barraca. Primeramente se publico en el folleton de El Pueblo, pasando casi inadvertida. Mis bravos amigos, los lectores del diario, solo pensaban en el triunfo de la Republica, y no podian interesarles gran cosa unas luchas entre huertanos, rusticos personajes que ellos contemplaban de cerca a todas horas. Francisco Sempere, mi companero de empresas editoriales, que iniciaba entonces su carrera y era todavia simple librero de lance, publico una edicion de La barraca de setecientos ejemplares, al precio de una peseta. Tampoco fue considerable el exito del volumen. Creo que no pasaron de quinientos los ejemplares vendidos. Ocupado en trabajar por mis ideas politicas, no prestaba atencion a la suerte editorial de mi obra, cuando, algunos meses despues, recibi una carta del senor Herelle, profesor del Liceo de Bayona. Ignoraba yo entonces que este senor Herelle era celebre en su patria como traductor, luego de haber vertido al frances las obras de D'Annunzio y otros autores italianos. Me pedia autorizacion para traducir La barraca, explicando la casualidad que le permitio conocer mi novela. Un dia de fiesta habia ido de Bayona a San Sebastian, y, aburrido, mientras llegaba la hora de regresar a Francia, entro en una libreria para adquirir un volumen cualquiera y leerlo sentado en la terraza de un cafe. El libro escogido fue La barraca, e, interesado por su lectura, el senor Herelle casi perdio su tren...
