Я сапожник, имя мое Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу,в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебрянуюсвадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски"...
Осокин с сдержанною улыбкою неуклюже кланялся. Когда он повернулся, чтобы уйти, девушки загородили ему дорогу и, смеясь, продолжали хлопать и кричать "bis!"...
В одну ночь с удалым приятелем засел я в тесном переулке, и, когда показался кадий, мы на него напали, ограбили по-афри..
И в этом неясном дальнем свете, в ласковом воздухе, в запахах наступающей ночи была какая-то тайная, сладкая, сознательная печаль, которая бывает так нежна в вечера между весной и летом. Плыл неясный шум города, слышался скучающий гнусавый напев гармонии, мычание коров, сухо шаркали чьи-то подошвы, и звонко стучала окованная палочка о плиты тротуара, лениво и неправильно погромыхивали колеса извозчичьей пролетки, катившейся шагом по Яме, и все эти звуки сплетались красиво и мягко в задумчивой дремоте вечера. И свистки паровозов на линии железной дороги, обозначенной в темноте зелеными и красными огоньками, раздавались с тихой, певучей осторожностью. Вот сиделочка приходит, Булку с сахаром несет... Булку с сахаром несет, Всем поровну раздает. - Прохор Иванович! - вдруг окликает Нюра кудрявого слугу из пивной, который легким черным силуэтом перебегает через дорогу. - А Прохор Иваныч! - Ну вас! - сипло огрызается тот. - Чего еще? - Вам велел кланяться один ваш товарищ. Я его сегодня видела. - Какой такой товарищ? - Такой хорошенький! Брюнетик симпатичный... Нет, а вы спросите лучше, где я его видела? - Ну где?'-Прохор Иванович приостанавливается на минуту. - А вот где: у нас на гвозде, на пятой полке, где дохлые волки. - Ат! Дура еловая. Нюра хохочет визгливо на всю Яму и валится на подоконник, брыкая ногами в высоких черных чулках. Потом, перестав смеяться, она сразу делает круглые удивленные глаза и говорит шепотом: - А знаешь, девушка, ведь он в позапрошлом годе женщину одну зарезал, Прохор-то. Ей-богу. - Ну? До смерти? - Нет, не до смерти. Выкачалась, - говорит Нюра, точно с сожалением. - Однако два месяца пролежала в Александровской. Доктора говорили, что если бы на вот-вот столечко повыше,-то кончено бы. Амба! - За что же он ее? - А я знаю? Может быть, деньги от него скрывала или изменила. Любовник он у ей был - кот. - Ну и что же ему за это? - А ничего. Никаких улик не было. Была тут общая склока. Человек сто дралось. Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет. Но Прохор сам потом хвалился: я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу. Она, говорит, от моих рук не уйдет. Будет ей амба! Люба вздрагивает всей спиной. - Отчаянные они, эти коты! - произносит она тихо, с ужасом в голосе. - Страсть до чего! Я, ты знаешь, с нашим Симеоном крутила любовь целый год. Такой ирод, подлец! Живого места на мне не было, вся в синяках ходила. И не то, чтобы за что-нибудь, а просто так, пойдет утром со мной в комнату, запрется и давай меня терзать. Руки выкручивает, за груди щиплет, душить начнет за горло. А то целует-целует, да как куснет за губы, так кровь аж и брызнет... я заплачу, а ему только этого и нужно.
... вед." объявление, что дир. Гл. пед. ин., член ком. и пр. и пр. Иван Давыдов, в ночь с 24 на 25-е июня высечен студентами за то-то и за то-то... Кр<аевский> 12, как истинный либерал, продержал у себя это письмо недели три, рассказавши кое-кому его содержание, но потом, в качестве верноподданного, отправился с письмом к министру. Оказалось, что министр тоже получил безымянное уведомление об этом и молчал только, думая, что кроме его никто ничего не знает... Теперь, видя, что ничего не скрыто от света, он послал за Давыдовым, и — тут произошла картина, которую, конечно, легче вообразить, нежели описать, тем более, что единственными ее свидетелями были вышепоименованные два действующие лица... Чем все это дело кончилось между ними, осталось неразгаданною тайной. Но на другой день Ванька призвал старших и младших учителей, и — опять произошла сцена, которую я и мог бы описать, да не хочу, потому, что слишком отвратительно. В тот же день учителя писали любовное письмо к Давыдову, писание возложено было на Чистякова, к<ото>рый, совершенно простодушно, начал его (говорят) так: "Сегодня поутру ваше пр-во изволили призвать нас и объявить, что его выс. пр-ву г. министру сделалось известным, что вас высекли студенты, института. Считаем долгом объяснить, что мы не только отказываемся от участия в этом деле, но и признаем его низким и презренным", и т. д.... Но кто-то из них догадался, что это будет в роде новой экзекуции над Ванькой, и потому Сведенцов написал другое письмо, в к<ото>ром уверял Ваньку, что его не только не секли, но и не могли сечь, потому, что все студенты чрезвычайно к нему привержены. Ванька с письмом отправился к министру, чтобы посрамить клевету. В городе сильно поговаривают, что к нам директором назначат Фишера 13 (причем Благовещенский 14 намерен, по его словам, подать в отставку). В институте ждут ревизии Вяземского 15, и вследствие того с начала июля наняли купальню и дают очень порядочный (сравнительно) стол. И то — выгода (конечно, не для директора и эконома)" Контессе своей можешь сказать, что если она не приедет с своими плаксивыми рожами сюда, то увидит — шиш 16...
