Питер Дженнингс, комментатор Эй-би-си тут же выдал это в эфир в вечерних новостях, а русские тут же кое-ч..
Вопреки воле отца, без каких бы то ни было средств он вместе со своим товарищем, Соколовым, отправляется..
Скрестить, упереть в бока, опустить; уцепиться пальцами за краешек сиденья, положить руки на бедра, или закинуть их за голову, или сплести пальцы на животе..
Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий. Пьют кофе с жирными топлеными сливками, околоточный - с бенедиктином. Но он, собственно, не пьет, а только делает вид, что делает одолжение. - Так как же, Фома Фомич? - спрашивает искательно хозяйка. - Это же дело выеденного яйца не стоит... Ведь вам только слово сказать... Кербеш медленно втягивает в себя полрюмки ликера, слегка разминает языком по небу маслянистую, острую, крепкую жидкость, проглатывает ее, запивает не торопясь кофеем и потом проводит безымянным пальцем левой руки по усам вправо и влево. - Подумайте сами, мадам Шойбес, - говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, - подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это... в как его... ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое... Наконец след находится у вас, и главное, - подумайте! - в моем околотке! Что я могу поделать? - Господин Кербеш, но ведь она же совершеннолетняя, - говорит хозяйка. - Оне совершеннолетние, - подтверждает Исай Саввич.-Оне дали расписку, что по доброй воле... Эмма Эдуардовна произносит басом, с холодной уверенностью: - Ей-богу, она здесь как за родную дочь. - Да ведь я не об этом говорю, - досадливо морщится околоточный. - Вы вникните в мое положение... Ведь это служба. Господи, и без того неприятностей не оберешься! Хозяйка вдруг встает, шаркает туфлями к дверям и говорит, мигая околоточному ленивым, невыразительным блекло-голубым глазом: - Господин Кербеш, я попрошу вас поглядеть на наши переделки. Мы хотим немножко расширить помещение. - А-а! С удовольствием... Через десять минут оба возвращаются, не глядя друг на друга. Рука Кербеша хрустит в кармане новенькой сторублевой. Разговор о совращенной девушке более не возобновляется. Околоточный, поспешно допивая бенедиктин, жалуется на нынешнее падение нравов: - Вот у меня сын гимназист - Павел. Приходит, подлец, и заявляет: "Папа, меня ученики ругают, что ты полицейский, и что служишь на Ямской, и что берешь взятки с публичных домов". Ну, скажите, ради бога, мадам Шойбес, это же не нахальство? - Ай-ай-ай!.. И какие тут взятки?.. Вот и у меня тоже... - Я ему говорю: "Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края". Что же вы думаете? Приходит и говорит: "Я тебе больше не сын, - ищи себе другого сына".
... И оттого, что я видел его не все целиком, а только в просветы между деревьями, становилось еще страшнее и непонятнее.
II
Была ночь, и я беспокойно дремал, когда в мое ухо вошел тупой и отрывистый звук, как будто шедший из-под пола, вошел и застыл в мозгу, как круглый камень. За ним ворвался другой, такой же короткий и тяжелый, и голове сделалось тяжело и больно, словно густыми каплями на нее падал расплавленный свинец. Капли буравили и прожигали мозг; их становилось все больше, и скоро частым дождем отрывистых, стремительных звуков они наполнили' мою голову. - Бам! Бам! Бам! - издалека выбрасывал кто-то высокий, сильный и нетерпеливый. Я открыл глаза и сразу понял, что это набат и что горит ближайшее село - Слободищи. В комнате было темно и окно закрыто, но от страшного зова она вся, с своей мебелью, картинами и цветами, как будто вышла на улицу, и не чувствовалось ни стен, ни потолка. Не помню, как я оделся, и не знаю, почему я побежал один, а не с людьми. Или они меня забыли, или я не вспомнил об их существовании. Набат звал настойчиво и глухо, словно не из прозрачного воздуха падали звуки, а выбрасывала их неизмеримая толща земли, и я побежал. В розовом сиянии неба померкли над головой звезды, и в саду было страшно светло, как не бывает ни днем, ни в царственные лунные ночи, а когда я подбежал к плетню, на меня сквозь просветы взглянуло что-то ярко-красное, бурливое, отчаянно мечущееся. Высокие липы, словно обрызганные кровью, трепетали круглыми листьями и боязливо заворачивали их назад, но голоса их не было слышно за короткими и сильными ударами раскачавшегося колокола. Теперь звуки были ясны и точны и летели с безумной быстротой, как рой раскаленных камней...
